Статьи

 Ай во славном было городе во Киеве,
Ай у ласкового князя у Владимира,
Еще были-жили тут бояра кособрюхие;
Насказали на Илью-то всё на Муромца, —
Ай такими он словами похваляется:
«Я ведь князя-то Владимира повыживу,
Сам я сяду-то во Киев на его место,
Сам я буду у его да всё князем княжить».

Ай об этом они с князем прирасспорили;
Говорит-то князь Владимир таковы речи:
«Прогоню тебя, Илья да Муромец,
Прогоню тебя из славного из города из Киева;
Не ходи ты, Илья Муромец, да в красён Киев-град».
Говорил-то тут Илья да таковы слова:
«А ведь придет под тебя какá сила неверная,
Хоть неверна-та сила басурманская, —
Я тебя тогда из неволюшки не выручу».

Ай поехал Илья Муромец в чисто поле,
Из чиста поля отправился во город-от во Муром-то,
Ай во то ли во село, село Качáрово,
Как он жить-то ко своёму к отцу-матушке.
Он ведь у отца живет, у матушки,
Он немало и немного живет, три года.

Тут заслышало Идолище проклятое,
Еще тот ли царище всё неверное, —
Нету, нет Ильи-то Муромца жива три годичка.
Ай как стал-то Идолище подумывать,
Он подумывать стал да собираться тут,
Насбирал-то силы всё татарскою,
Он татарскою силы, басурманскою,
Насбирал-то он ведь силу, сам отправился.
Подошла сила татарска-басурманская,
Подошла же эта силушка близехонько
Ко тому она ко городу ко Киеву.
Тут выходит Идолище из белá шатра.
Он писал-то ярлычки скорописчаты,
Посылает он татарина поганого,
Написал он в ярлычках скорописчатых:
«Я зайду, зайду, Идолище, во Киев-град,
Я ведь выжгу Киев-град, божьи церькви;
Выбирался-то чтобы князь из палатушек:
Я займу, займу палаты белокаменны,
Только я пущу в палаты белокаменны —
Опраксеюшку возьму всё Королевичну;
Я Владимира-то князя поставлю на кухню-ту,
Я на кухню-ту поставлю на меня варить».

Он тут скоро, татарин-от, приходит к им,
Он приходит, татарин, на широкий двор,
С широка двора в палаты княженецкие;
Он рубит, казнит у придверничков буйны головы,
Отдавает ярлычки-то скорописчаты.
Прочитали ярлыки скоро, заплакали;
Говорят-то — в ярлычках да всё описано:
«Выбирайся, удаляйся, князь, ты из палатушек,
Наряжайся ты на кухню варить поваром».

Выбирался князь Владимир стольнокиевский
Из своих же из палатушек крутешенько;
Ай скорешенько Владимир выбирается,
Выбирается Владимир, сам слезами уливается.
Занимает [Идолище] княженецкие палатушки,
Хочет взять он Опраксеюшку себе в палатушку;
Говорит-то Опраксеюшка таки речи:
«Уж ты гой еси. Идолище, неверный царь!
Ты поспеешь меня взять да во свои руки».
Говорит-то ей царь да таковы слова:
«Я уважу, Опраксеюшка, еще два деничка,
Через два-то через дня как будёшь не княгиней ты,
Не княгиней будёшь жить, — да всё царицею».

Разнемогся во ту пору казак да Илья Муромец:
Он не мог-то за обедом пообедати;
Разболелось у его всё ретивó сердце,
Закипела у его всё кровь горячая.
Говорит-то Илья сам таковы слова:
«Я не знаю, отчего да незамог совсем.
Не могу терпеть жить-то у себя в доме;
Надоть съездить, лопроведать во чисто полё,
Надоть съездить, попроведать в красён Киев-град».

Он седлал, сбирал своего всё Белеюшка,
Нарядил скоро своего коня доброго;
Сам садился-то он скоро на добрá коня,
Он садился во седлышко черкальское,
Он ведь резвы свои ноги в стремена все клал,
Тут поехал-то Илья наш, Илья Муромец,
Илья Муромец поехал свет Иванович.
Он приехал тут да во чисто поле,
Из чиста поля поехал в красён Киев-град.
Он оставил-то добра коня на широком дворе,
Он пошел скоро по городу по Киеву,
Он нашел, нашел калику перехожую,
Перехожую калику, переброжую,
Попросил-то у калика все платья калúчьего,
Он ведь дал-то ему платье все от радости,
От радости скидывал калика платьице,
Он от радости платье от великою.
Ай пошел скоро Илья тут под окошечко,
Под окошечко пришел, к палатам белокаменным,
Закричал же он, Илья, во всю голову,
Еще тем ли он ведь криком богатырскиим.
Говорил-то Илья да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович:
«Ай подай-ко, князь Владимир, мне милóстинку,
Ай подай-ко, подай милостинку мне спасеную,
Ты подай мне ради Христа, царя небесного,
Ради матери божьей, царицы Богородицы».
Говорит-то Илья да Илья Муромец,
Говорит-то он, кричит все во второй након:
«Ай подай ты, подай милостину спасеную,
Ай подай-ко-ся ты, красно солнышко,
Уж ты ласковой, подай, Владимир-князь!
Ай не для ради подай ты для кого-нибудь,
Ты подай-ко для Ильи ты, Ильи Муромца,
Ильи Муромца, подай, сына Ивановича».

Тут скорехонько к окошечку подходит князь,
Отпирает ему окошечко косищато,
Говорит-то князь да таковы речи:
«Уж ты гой еси, калика перехожая,
Перехожая калика, переброжая!
Я живу-то все, калика, не по-прежнему,
Не по-прежнему живу, не по-досельнему:
Я не смею подать милостинки все спасеною;
Не дает-то ведь царище все Идолище
Поминать-то он Христа, царя небесного,
Во-вторых-то поминать да Илью Муромца.
Я живу-то князь — лишился я палат белокаменных;
Ай живет у меня поганое Идолище
Во моих-то во палатах белокаменных;
Я варю-то на его, все живу поваром,
Подношу-то я татарину все кушанье».
Закричал-то тут Илья да во третéй након:
«Ты поди-ко, князь Владимир, ты ко мнé выйди,
Не увидели чтобы царища поварá его:
Я скажу тебе два тайного словечушка».

Он скорехонько выходит, князь Владимир наш,
Он выходит на широку светлу улочку.
«Что ты, красно наше солнышко, похýдело,
Что ты, ласков наш Владимир князь ты стольнокиевский?
Я ведь чуть теперь тебя признать могу».
Говорит-то князь Владимир стольнокиевский:
«Я варю-то, все живу за повара;
Похудела-то княгиня Опраксея Королевична,
Она день-от ото дня да все ещé хуже». —
«Уж ты гой еси, мое ты красно солнышко,
Еще ласков князь Владимир стольнокиевский!
Ты не мог узнать Ильи да Ильи Муромца?»
Ведь тут падал Владимир во резвы ноги:
«Ты прости, прости, Илья, ты виноватого!»
Подымал скоро Илья все князя из резвых ног.
Обнимал-то он его своей ручкой правою,
Прижимал-то князя Владимира да к ретиву сердцу,
Целовал-то он его в уста сахарные:
«Не тужи-то теперь, да красно солнышко!
Я тепере из неволюшки тебя повыручу;
Я пойду теперь к Идолищу в палату белокаменну,
Я пойду-то к ему на глаза-ти всё,
Я скажу, скажу Идолищу поганому:
«Я пришел-то, царь, к тебе все посмотреть тебя».
Говорит-то тут ведь красно наше солнышко,
Владимир-от князь да стольнокиевский:
«Ты поди, поди к царищу во палатушки!»

Ай заходит тут Илья да во палатушки,
Он заходит-то ведь, говорит да таковы слова:
«Ты поганое сидишь да все Идолище,
Еще тот ли сидишь да царь неверный ты!
Я пришел, пришел тебя да посмотреть теперь».
Говорит-то все поганое Идолище,
Говорит-то тут царище-то неверное:
«Ты смотри меня — я не гоню тебя!»
Говорит-то тут Илья да Илья Муромец:
«Я пришел-то к тебе да скору весть принес,
Скоро весточку принес, все весть нерадостну:
Илья-то ведь Муромец живехонёк,
Ай живехонёк он, все здоровешенёк;
Я встретил его да во чистом поле;
Он остался во чистом поле поездить-то,
Поездить-то ему да пополя́ковать,
Заутрá хочет приехать в красен Киев-град».
Говорит ему Идолище да неверный царь:
«Велик ли, — я спрошу у тя, калика, — Илья Муромец?»
Говорит-то калика Илья Муромец:
«Илья Муромец-то будет он во мой же рост».
Говорит-то тут Идолище, выспрашиват:
«По многу ли ест хлеба Илья Муромец?»
Говорит-то калика перехожая:
«Он ведь кушает хлеба по единому,
По единому-еднóму он по ломтю́ к выти». —
«Он по многу ли ведь пьет да пива пьяного?» —
«Он пьет пива пьяного всего один пивной стакан».
Рассмехнулся тут Идолище поганое;
«Почему этим Ильею на Руси-то хвастают?
На долонь его положу, я другой прижму:
Останется меж руками да однó мокро».
Говорит-то тут калика перехожая:
«Ты по многу ли, царь, пьешь и ешь,
Ты ведь пьешь, ты ешь да всё ведь кушаешь?» —
«Я чарочку лью пива полтора ведра,
Я все кушаю хлеба по семи пудов,
Я мяса-та ем — к выти быка я съем».
Говорит-то на те речи Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович:
«У моего у батюшки родимого
Там была-то корова обжорчива,
Она много пила да много ела тут, —
У ей скоро ведь брюшина треснула».

Показалось-то царищу не в удовольствие,
Он хватал-то из нагалища булатен нож,
Он кидал-то ведь в калику перехожую.
Ай помиловал калику Спас пречистый наш:
Отвернулся-то калика в другу сторону.
Скидывал-то Илья шляпу со головушки,
Он ведь скидывал шляпу сорочинскую,
Он кидал, кидал в Идолища все шляпою,
Он ведь кинул — угодил в татарску сáму гóлову;
Улетел же тут татарин из простенка вон,
Да ведь вылетел татарин все на улицу.
Побежал-то Илья Муромец скорешенько
Он на ту ли на широку, светлу улицу,
Он рубил-то тут силу татарскую,
Он татарску-ту силу, басурманскую;
Он избил-то, изрубил силу великую.

Приказал князь Владимир звонить в большой колокол,
За Илью-то петь обедни со молебнами:
«Не за меня молите, — за Илью за Муромца».
Собирал-то он почестен пир,
Ай почестен собирал для Ильи для Муромца.



Как сильноё могучее Иванище,
Как он Иванище справляется,
Как он-то тут, Иван, да снаряжается
Идти ко городу Еросóлиму,
Как господу там богу помолитися,
Во Ердань там реченьке купатися,
В кипарисном деревце сушитися,
Господнёму да гробу приложитися.
А сильноё могучеё Иванище, —
У ёго лапотки на ножках семи шелков,
Клюка-то у его ведь сорок пуд;
Как промеж-то лапотки поплéтены
Каменья-то были самоцветные.
Меженный день шел он по красному солнышку,
В осенню ночь — по дорогому камню самоцветному.
Ино тут это сильноё могучеё Иванище
Сходил ко городу Еросолиму,
Там господу богу он молился есть,
Во Ердань-то реченьке купался он,
В кипарисном деревце сушился он,
Господнему-то гробу приложился он.
Как тут-то Иван поворот держал,
Назад-то он шел мимо Царя́-града.

Как было еще во Царé-граде
Наехало поганое Идóлище,
Одолели как поганые татаровья:
Святые образа были поколоты,
Да в черны грязи были потоптаны,
В божьих-то церквах начали конéй кормить.
Как это сильное могучее Иванище
Хватил-то он татарина под пазуху,
Вытащил поганого на чисто поле
А начал у поганого доспрашивать:
«Ай же ты татарин да неверныий!
А ты скажи, татарин, не утай себя:
Какой у вас погано есть Идолище,
Велик ли он ростом собой да был?»
Говорит татарин таково слово:
«Как есть у нас поганое Идолище
В долину две сажени печатныих,
А в ширину сажень печатная,
А головище что лютое лоханище,
А глазища что пивные чашища,
А нос-от на роже с локоть был».
Как хватил он татарина зá руку,
Бросил он его в чистó полё,
А разлетелись у татарина тут косточки.

Пошел тут Иванище вперед опять,
Идет он путем да дорожкою,
Навстречу тут ему встречается
Старый казак Илья Муромец:
«Здравствуй-ко, старый казак Илья Муромец!»
Как он его тут еще здравствует:
«Здравствуй, сильноё могучеё Иванище!
Ты отколь идешь, отколь бредешь,
А ты отколь еще свой да путь держишь?» —
«А я бреду, Илья Муромец,
От того города Еросóлима.
Я там был, богу молился там,
Во Ердань-то реченьке купался там,
А в кипарисном деревце сушился там,
Ко господнему гробу приложился там.
Как скоро я назад поворот держал,
Шел-то я назад мимо Царя́-града».
Как начал тут Ильюшенька доспрашивать,
Как начал тут Ильюшенька доведывать:
«Как все ли-то в Царе-граде по-старому,
Как все ли-то в Царе-граде по-прежнему?»
А говорит Иван таково слово:
«Как в Царе-граде нынче не по-старому,
В Царе-граде нынче не по-прежнему.
Одолели поганые татаровья,
Наехало поганое Идолище.
Святые образы были покóлоты,
В черные грязи были потоптаны,
Да во божьих церквах там коней кормят». —
«Дурак ты, сильноё могучеё Иванище!
Силы у тебя есть с два меня,
Смелости, ухватки половинки нет.
За первые бы речи тебя жаловал,
За эти бы тебя и нáказал
По тому-то телу по нагому!
Зачем же ты не выручил царя Костянтина Боголюбова?
Как ино скоро разувай же с ног,
Лапотки разувай семи шелков,
А обувай мои башмачки сафьяные,
Сокручуся я каликой перехожею».
Сокрутился Илья каликой перехожею,
Дает-то ему своего добра коня:
«На-ко сильноё могучеё Иванище,
А на-ко моего ты да добра коня!
Хоть ты езди, хоть водком води,
А только, сильноё могуче ты Иванище,
Живи-то на уловном этом мéстечке,
А живи-ко ты еще, ожидай меня,
Назад-то сюда буду я обратно бы.
Давай сюда клюку мне сорок пуд».
Не дойдет тут Ивану разговаривать,
Скоро подает клюку свою сорок пуд,
Взимат-то он от него добра коня.
Пошел тут Ильюшенька скорым-скоро
Той ли-то каликой перехожею.

Приходил Илыошенька во Царь-от град,
Хватил он там татарина под пазуху,
Втащил его он да чистó полё,
Как начал у татарина доспрашивать:
«Ты скажи, татарин, не утай себя,
Какой у вас невежа есть поганый был,
Поганый был поганое Идолище?»
Как говорит татарин таково слово:
«Есть у нас поганое Идолище
А росту две сажéни печатныих,
В ширину сажéнь была печатная,
А головúще что лютое лоханище,
Глазища что пивные чáшища,
А нос-от на роже с локоть был».
Хватил он татарина за руку,
Бросил он его во чистó поле,
Разлетелись у него тут косточки.
Как тут-то ведь еще Илья Муромец,
Заходит Илыошенька во Царь-от град,
Закричал Илья тут во всю голову:
«Ах ты царь да Костянтин Боголюбович!
А дай-ка мне, калике перехожии,
Злато мне, милóстину спасéную».
Как царь Костянтин Боголюбович
Он-то ведь уж тут зрадовáется,
Как тут в Царе-граде от крику еще каличьего
Теремы-то ведь тут пошаталися,
Хрустальные оконнички посыпались,
Как у поганого сердечко тут ужахнулось.
Говорит поганый таково слово:
«А царь ты Костянтин Боголюбович!
Какой это калика перехожая?»
Говорит Костянтин таково слово:
«Это есть русская калика здесь». —
«Возьми-ко ты к себе каликушку,
Корми-ко ты каликушку да пой его,
Надай-ко ему ты злата-серебра,
Надай-ко ему ты злата дó-люби».
Взимал Костянтин Боголюбович,
Взимал он тут к себе каликушку
В особый-то покой да в потайныи,
Кормил, поил калику, зрадовáется,
И сам-то он ему воспрогóворит:
«Да не красное ль то солнышко порóспекло,
Не млад ли светел месяц поро́ссветил?
Как нонечку теперечку здесь еще
Как нам еще сюда показался бы
Как старый казак Илья Муромец.
Как нонь-то есть было теперичку
От тыи беды он нас повыручит,
От тыи от смерти безнапрасные!»

Как тут это поганое Идолище
Взымает он калику на допрос к себе:
«Да ай же ты; калика было русская!
Ты скажи, скажи, калика, не утай себя:
Какой-то на Руси у вас богáтырь есть,
А старыи казак есть Илья Муромец?
Велик ли он ростом, по многу ль хлеба ест,
По многу ль еще пьет зелена вина?»
Как тут калика была русская,
Начал он калика тут высказывать:
«Да ай же ты, поганоё Идолище!
У нас-то есть во Киеве
Илья-то ведь да Муромец,
А волосом да возрастом ровны́м с меня,
А мы с им были братьица крестовые.
А хлеба ест он по три колачика крупивчатых,
А пьет-то зелена вина на три пятачка на медныих». —
«Да черт-то во Киеве есть, не богáтырь был!
А был бы здесь да богатырь тот,
Как я бы его на долонь-ту клал,
Другой рукой бы сверхý прижал,
А тут бы еще да блин-то стал, —
Дунул бы его во чистó поле!
Как я-то еще ведь Идолище
А росту две сажени печатныих,
А в ширину-то сажень была печатная,
Головище у меня да что люто лоханище,
Глазища у меня да что пивные чáшища,
Нос-от ведь на роже с локоть был.
Как я-то ведь да к выти хлеба ем
А ведь по три-то печи печеныих,
Пью-то я еще зелена вина
А по три-то ведра я ведь мерныих,
Как щей-то я хлебаю по яловицы есте русскии».
Говорит Илья тут таково слово:
«У нас у попа было ростовского
Как была корова обжориста,
А много она ела, пила, тут и треснула, —
Тебе-то бы поганому да также быть!»
Как этыи тут речи не слюбилися,
Поганому ему не к лицу пришли,
Хватил как он ножище-кинжалище
Со того стола со дубового,
Как бросил он во Илью-то Муромца,
Что в эту калику перехожую.
Тут-то Илье не дойдет сидеть,
Как скоро он от ножика отскакивал,
Колпаком тот ножик приотваживал.
Как пролетел тут ножик да мимо-то,
Ударил он во дверь во дубовую,
Как выскочила дверь тут с ободвериной,
Улетела тая дверь да во сéни-те,
Двенадцать там своих татаровей
Намертвó убило, дрýгих ранило,
Остальные татара проклинают тут:
«Буди трижды проклят наш татарин ты!»
Как тут опять Ильюше не дойдет сидеть,
Скоро он к поганому подскакивал,
Ударил как клюкой его в голову,
Как тут поганый да захамкал есть.
Хватил затем поганого он за ноги,
Как начал он поганым тут помахивать;
Помахиват Ильюша, выговариват:
«Мне, братцы, оружье по плечу пришло».
А бьет-то сам Ильюша, выговариват:
«Крепок-то поганый сам на жилочках,
А тянется поганый, сам нé рвется!»
Начал он поганых тут охаживать
Как этиим поганыим Идолищем.
Прибил-то он поганых всех в три часа,
А не оставил тут поганого на сéмена.

Как царь Костянтин Боголюбович
Благодарствует его, Илью Муромца:
«Благодарим тебя, старый казак Илья Муромец!
Нонь ты нас еще да повыручил,
А нонь ты нас еще да повыключил
От тыя от смерти безнапрасныя.
Ах ты старый казак да Илья Муромец!
Живи-ко ты здесь у нас на жительстве,
Пожалую тебя я воеводою».
Говорит Илья ему Муромец:
«Спасибо, царь Костянтин Боголюбович!
А послужил у тя только я три часа,
А выслужил у тя хлеб-соль мягкую,
Да я у тя еще слово гладкое,
Да еще уветливо да приветливо.
Служил-то я у князя Володимира,
Служил я у его ровно тридцать лет,
Не выслужил-то я хлеба-соли мягкие,
А не выслужил-то я слова гладкого,
Слова у его я уветлива-приветлива.
Ах ты царь Костянтин Боголюбович!
Нельзя ведь мне здесь-то жить,
Нельзя-то ведь-то было, невозможно есть:
Оставлен есть оставеш на дороженьке».
Как царь Костянтин Боголюбович
Насыпал ему чашу красна золота,
А другую чашу скатна жемчугу,
Третью чашу чиста серебра.
Принимал Ильюшенька, взимал к себе,
Высыпал-то в карман злато-серебро,
Тот ли-то этот скатный жемчужек,
Благодарил-то царя Костянтина Боголюбова:
«Это ведь мое-то зарабочее».
С царем Костянтином распростилися,
Тут скоро Ильюша поворот держал.

Придет он на уловно это мéстечко,
Ажно тут Иванище притаскано,
Да ажно тут Иванище придерзано.
Как приходит тут Илья Муромец,
Скидывал он с себя платья каличьи,
Разувал лапотки семи шелков,
Обувал на ножки-то сапожки сафьянные,
Надевал на ся платьица цветные,
Взимал он себе своего добра коня,
Садился Илья на добра коня,
Он с Иванищем прощается, распрощается:
«Прощай-ко ты, сильное могучее Иванище!
Впредь ты так да больше не делай-ко,
А выручай-ко ты Русию от поганыих».
Поехал тут Ильюшенька во Киев-град.